Лекция. Публичное пространство в социологии города

Публичное пространство в социологии города. Проблемы публичного пространства в Петербурге

Фильм Уильяма Уайта здесь

Изучение публичного пространства города, открытых и общедоступных территорий, стало неотъемлемой частью городской социологии практически с самого ее появления. Именно эти места «встреч незнакомцев» поставляют драгоценную информацию для исследователей о сути социальных отношений, имеющих место в конкретной городской ситуации: здесь актуальны и вопросы восприятия «Других» в городском пространстве, и властные отношения, и социализирующие эффекты. Однако, сегодня во многих городах остро стоит вопрос сохранения такого рода пространств – тенденция приватизации городских территорий, «закупоривания» и индивидуализации городского образа жизни приводят к постепенному сокращению числа таких функциональных площадок. На примере конкретной ситуации, сложившейся в Петербурге, попытаемся рассмотреть эти вопросы.

К юбилею Петербурга в 2003 году было приурочено множество градостроительных инициатив и масштабных проектов реконструкций, которые серьезно изменили облик города. Многие из этих проектов так и остались «одноразовым» явлением, интерес к которому у городских властей пропал. В разряд таких проектов без продолжения, к сожалению, попала правительственная адресная программа благоустройства пешеходных улиц, принятая в 2001 году и рассчитанная на 3 года. За это время предполагалось обустроить в городе около 50 пешеходных зон. Этой краткосрочной программой все и ограничилось: логичного и систематического развития открытого публичного пространства в городе так и не случилось.

Между тем, открытое (публичное) пространство, по мнению многих исследователей (среди них «классики» У. Уайт, Д. Джейкобс и Р. Сеннетт), является важнейшей составляющей городской жизни. Под публичным пространством города я понимаю прежде всего открытые, общедоступные пространства, приспособленные для пребывания людей, для «коммуникации незнакомцев» (Л.Лофланд), анонимных встреч горожан – улицы, площади, парки. Как пишет американская исследовательница публичных пространств Лин Лофланд, «городская жизнь стала возможной благодаря упорядочиванию городского населения по внешнему виду и расположению в пространстве таким образом, что люди в городе могут узнать об окружающих многое, просто глядя друг на друга» (Lofland 1973: 22). И происходить все это может в первую очередь в общедоступных публичных местах города.

На первый взгляд, основной функцией площадей и улиц в городе является «логистическая»: они связывают городское пространство в единое целое, по ним ходят и ездят потоки людей. Однако не менее важны пространства «для пребывания», в которых наиболее полно реализуются социальные функции открытого публичного пространства. Довольно часто эти функции игнорируются, что приводит, например, к тому чисто декоративному обустройству (благоустройству) пешеходных улиц, которое имеет место в Петербурге. Но для дальновидного планирования городского пространства необходимо учитывать и социальный эффект открытых пространств.

Функции городских публичных пространств

Одной из черт городского образа жизни является его анонимность. Горожане в подавляющем большинстве друг с другом не знакомы, мало кто общается даже со своими соседями по лестничной клетке, не говоря уже о незнакомцах, встреченных, например, в парках. Мир города – анонимный, ему свойственны высокие риски и страхи (Wirth 1938): горожане боятся – криминала, «Других», незнакомого, неожиданного, чего в условиях динамичного города с разнообразным населением много (страхи возрастают еще и тогда, когда отсутствует достоверная информация – например, о том, какие группы населяют город; тогда ее место занимают запугивающие слухи).

В условиях такой разобщенности и отсутствия постоянных каналов информации о других жителях города информационным и коммуникативным пространством становятся именно открытые городские пространства, где все встречаются со всеми, они позволяют людям, словами Джейн Джейкобс, «найти общий язык тротуара» (Jacobs 1992). То есть фактически эти пространства выполняют роль обучающей, наблюдательной площадки, на которой люди видят и изучают друг друга, набираются опыта о том, какие есть социальные группы, образцы поведения и т.п. Особенно это принципиально для молодых людей, для которых публичные пространства – одна их площадок социализации (Wuestenrot Stiftung 2003).

Идеализированное представление о публичном пространстве предполагает, что именно в нем берут начало процессы интеграции разрозненных, анонимных горожан в одно городское – или районное, что более конкретно – сообщество (о сообществах см. Park, 1968). В формировании городской идентичности принимают участие не только общепризнанные и узнаваемые символы (о символах города см. Lynch, 1960), как, например, перспектива Невского проспекта и Дворцовая площадь для Петербурга (а именно такое понимание встречается в официальных документах Петербурга). Абстрактная любовь к объекту городской среды и «воздушной линии горизонта» должна подкрепляться объединяющей и интегрирующей силой конкретных практик. Толерантность будет там и тогда, когда разные группы смогут на равных приходить в одни и те же места, наблюдать друг за другом и заниматься одними и теми же делами.

Осознание социального значения открытых городских пространств, необходимость развития и поддержки их «открытости» и привлекательности во многих странах привело к тому, что их планирование выделилось в отдельное направление исследований и практической работы. В некоторых городах Европы и Северной Америки существуют специальные комитеты по развитию публичного пространства. В Лондоне в рамках правительственного проекта «Дизайн для Лондона» работает программа «100 публичных мест» (The 100 Public Spaces Programme). Причем эта работа ведется из прагматических соображений, не «для галочки» и не для красоты, а для снижения рисков и депрессивных эффектов городской среды, от которых страдают городские статистические показатели. В российском же официальном дискурсе пока не утвердилось даже само понятие – «публичное пространство», указывающее на принципиальность социального взаимодействия. Чаще используется «открытое пространство», которое воспринимается скорее как некий визуальный образ, не наполненный функциональным содержанием.

Между тем, сложности с созданием и поддержанием функциональных публичных пространств также есть везде. Общей для всех стран тенденцией является приватизация и коммерциализация этих пространств (Sennett, Whyte, Zukin). Практически повсюду возникают конфликты по поводу использования парков, пешеходных улиц и площадей, в ходе которых, например, высказываются жалобы «местных жителей» на то, что центральные площади города оккупируются туристами, или бездомными. И те, и другие представляют закономерный элемент публичного пространства – «Другого», который, по выражению Розалин Дойче, напротив, является позитивной фигурой, наблюдение которой должно добавить всем остальным осознания собственной самости и единства. Дойче также приводит в пример споры вокруг парка Джексон в Нью-Йорке, когда жителями выдвигались требования обезопасить их нашествия бродяг и «сохранить их уютную публичность» (Deutsche 2002: 402). На таких конфликтных примерах видно, как работает постепенный переход к приватизации: люди начинают требовать ограниченной публичности, приспособленной только «для своих», что противоречит самой идее публичности. Другой элемент процесса – коммерциализация, превращение открытых пространств в пространства потребления, в которых доминируют потребительские практики. Соответственно, логичным в таких местах является присутствие скорее тех, кто готов и может практиковать предлагаемый тип потребления.

В итоге по-настоящему открытое и публичное пространство подменяется «полупубличными» местами. Эта «полупубличность», публичность для отдельных групп, не новость, естественно, она была всегда. Театры, футбольные стадионы – это тоже публичные места, куда доступ открыт только части публики, по интересам. На сегодняшний день процесс приобретает еще более широкий размах: функции открытых городских пространств частично перенимают торговые пространства, торговые центры, куда доступ также ограничен по принципу дохода и типа потребления. К тому же, эти пространства в основе имеют коммерческую функцию и владельцев и администрацию, которые осуществляют формальный контроль над этим пространством.

Продолжая тему функциональности и необходимости публичных городских пространств, отмечу, что их развитие и поддержка находятся в сфере прямых интересов города и его «менеджеров», поскольку в конечном итоге наличие таких пространств даже делает свой вклад в общее благополучие и порядок. Об этом пишет Д. Джейкобс в своей известной книге «Жизнь и смерть больших американских городов», которая в середине прошлого века задала основы новой «парадигмы» отношения к городскому пространству. Она привлекла внимание исследователей и планировщиков к тому, что город – это не только и не столько продукт архитекторов и профессионалов (властей города, полиции и т.п.). По ее мнению, последнее слово всегда остается за жителями города – именно они обживают пространства и здания, и также они вполне могут справляться с контролем городского пространства, если им его предоставить.

Ключевые характеристики публичного места, способного выполнять обозначенные выше функции – это безопасность, разнообразие и возможность для деятельности. Безопасность при этом обеспечивается самими людьми (не имеются в виду милиция и т.п.). Люди присматривают друг за другом, за детьми, таким образом начинает работать социальный контроль публичного пространства, отсутствие которого часто и повышает риски городской жизни. В таких условиях снижаются некоторые негативные эффекты городской анонимности. Так, Джейкобс приводит пример: люди на улице друг друга не знают, но внимательно смотрят вокруг. В случае, если кто-то начинает вести себя неприемлемо с точки зрения окружающих, нарушает какие-то (не)писанные правила, на него сразу обратят внимание и соответствующим образом отреагируют на поведение. Так, по наблюдениями Джейкобс, когда взрослый мужчина начинает приставать к маленькой девочке, это сразу замечают и начинают возмущаться владельцы близлежащих лавочек и сидящие на скамейках пожилые люди, которые при этом не знают ни мужчину, ни девочку, ни друг друга.

Публичные пространства Петербурга: есть ли будущее?

Открытым городским пространствам (именно такая формулировка используется чаще, чем «публичные пространства») посвящена глава 11 Постановления Правительства Санкт-Петербурга от 1 ноября 2005 года № 1681 «О Петербургской стратегии сохранения культурного наследия». В ней перемешаны представления о необходимости музеефицирования городских пространств и их социальном развитии: «Благоустройство открытых пространств, их насыщение музеефицированными археологическими объектами и малыми архитектурными формами улучшает качество жизни горожан в целом», а с другой стороны «они играют главную роль в обеспечении рекреационных и досуговых нужд городского сообщества, важны в социальном взаимодействии. Открытые пространства выражают коллективную жизнь города, являются своего рода общественной гостиной Санкт-Петербурга. Они обладают коммерческой ценностью, помогают экономическому возрождению не только через создание рабочих мест, но и через повышение привлекательности города для деловых инвестиций и проживания». В этом документе также фиксируются негативные тенденции развития городского пространства – загрязнение, захват под парковки проч.

Между тем, процессы, наблюдаемые сегодня в Петербурге, идут в разрез с изложенными выше идеями. Те немногие пространства города, которые более или менее отвечают представлениям о публичном, переживают не лучшие времена: некоторые из них закрываются для публики, огораживаются и запираются, «приватизируются», теряют свой публичный статус. Примеров много: закрытие дворов в историческом центре города, в первую очередь на Васильевском Острове, где проходные дворы всегда были средоточием социальной жизни района. Поскольку стоимость жилья на Острове достаточно высока, многие дома практически полностью выкупаются обеспеченными горожанами, которые ставят решетки и ворота с кодовыми замками, что перекрывает традиционно сложившиеся «короткие пути» василеостровцев.

Дворы, однако - это отдельная и специфическая история, поскольку соотношение публичное-приватное пространство в данном случае не может быть установлено однозначно (Пиир 2006, Закирова 2006). Более очевидный пример – это огораживание традиционного «тусовочного» места перед Казанским собором на Невском проспекте. Удобная площадка с фонтаном, зеленой травой и скамеечками по непонятным причинам оказалась огорожена двумя заборчиками разной высоты, которые мешают использованию места людьми. Другой пример – тщательно благоустраиваемые и тут же запирающиеся на ключ скверики «районного значения», как, например, маленький сквер на углу Ждановской набережной и Гимназического переулка на Петрограской стороне. В том же русле лежат процессы, которые можно наблюдать на Малой Садовой улице, на анализе которой и основан данный текст.

В городе Петербурге есть и традиционно сложившиеся общие пространства, и некоторые попытки их искусственного создания. Но их нужно развивать, или хотя бы не мешать их развитию, как это иногда происходит.

Осознания важности публичного пространства, однако, в нашем городе пока нет. Интересно, что само понятие «городское публичное пространство» совершенно не присутствует ни в речах представителей администрации, ни в публичной дискуссии. Если задать это словосочетание в поисковой системе, результатом станет набор научных и околонаучных текстов, преимущественно политологических, в которых публичное пространство – это не конкретные городские территории, о которых идет речь в данной статье, а некое дискуссионное пространства СМИ и т.п. То есть функциональная, содержательная сторона конкретных городских открытых пространств ускользает. Очевидно, что комфортность обитания в городе не входит в число первоочередных задач городской политики.

В Петербурге, между тем, проблема публичного пространства заложена в саму особенность планировки города: постройка по «модернистскому» регулярному плану привела к тому, что естественное формирование публичных пространств серьезно затруднилось: в плане они не были предусмотрены, и исторических центр нуждается в связи с этим в специальном развитии в этом направлении. Плотная застройка, особенно в историческом центре, предполагает скорее сквозное движение, прохождение мимо, чем пребывание, возможность которого – одна из основных характеристик публичного места. Как ни странно, попытки «проредить» застройку и разбивать на месте рушащихся домов скверы, которые могут выполнять функции публичного пространства, предпринимались в советское время (особенностью которого было, напротив, подавление публичной жизни). Делалось это, правда, из соображений повышения качества экологической среды и жизни в городе. Теперь, когда декларируются демократические ценности, тенденция обратная: существующие «пробелы» и скверы застраиваются, возводятся ограждения.

Без участия городских властей, которые единственные обладают формальным правом менять функции пространств, здесь ничего изменить не удастся. Другая проблема Петербурга – практически полное отсутствие традиции публичного пространства, так что горожане и сами не всегда понимают ценность районных и общегородских скверов и площадей. Кстати, это дает о себе знать и в том, как воспринимаются «отклоняющиеся» стили поведения в публичном пространстве: отсутствие привычки к разнообразию субкультур, например, приводит к не всегда дружелюбному восприятию «Других» в городе. Кстати, и власти – районные и городские, и иногда сами горожане, относятся к стихийно возникающим публичным местам, например, в районе или в своем дворе, довольно негативно. Место, используемое людьми, может приобрести славу вечно замусоренного, «алкоголического» и не комфортного.

Проект обустройства пешеходных улиц, не получивший развития, был, пожалуй, единственной попыткой сделать что-то в этой области. На сегодняшний день бум обустройства открытых публичных пространств, таких как площади и пешеходные улицы, уже прошел, и по прошествии времени стало очевидно, что реализованные тогда проекты были в основном нужны «для галочки», то есть выполняли скорее декоративную функцию в городе, нуждающемся в более внимательном отношении к публичному пространству.

Современное развитие появившихся в результате правительственной программы улиц и площадей показывает: наиболее удачные, «прижившиеся» объекты коммерциализируются, менее удачные – стоят полупустыми (Малая Садовая и Малая Конюшенная, соответственно). На основании исследования, проведенного на Малой Садовой улице 2004-05 гг. (период «расцвета»), а также анализа последующих метаморфоз этого места, я попытаюсь показать важность развития публичного городского пространства, основные тенденции его трансформаций на сегодняшний день. Такой анализ позволяет делать выводы о том, каким образом и ради чего должна планироваться городская среда, в том числе городские публичные пространства, которые не являются просто «украшением» или элементом городских декораций, но несут серьезную функциональную нагрузку, начиная от формирования облика города как в глазах туристов, так и горожан, и заканчивая предоставлением «наблюдательной» и обучающей площадки для жителей города, своего рода «арены» для изучения существующих образов жизни.

Малая Садовая улица

Малая Садовая улица находится в самом центре Петербурга, недалеко от Гостиного двора. Это – самая короткая улица города, соединяющая Невский проспект с Итальянской улицей и Манежной площадью. История этой улицы довольно насыщенная – так, в советское время она была одним из центров неформальной культуры, и дала название целому явлению в литературе – «поэты Малой Садовой». В «новой» России, однако, она вновь актуализировалась уже в конце 90-х годов ХХ века, когда к 300-летнему юбилею города была благоустроена и превращена в пешеходную. Официально это произошло 8 октября 1999 года. Авторами архитектурного проекта Малой Садовой являются А.В.Домрачева и О.А.Харченко; Городской штаб по благоустройству назвал улицу лучшей в Петербурге по комплексному благоустройству. В осуществлении проекта участвовало огромное количество фирм, потребовалось много материальных средств – но, как утверждается, проект не только окупился, но и принес городу доход, поскольку были скуплены все подвалы в зоне реконструкции, а доход местных магазинов возрос в 10 раз.

Несмотря на то, что реакция горожан на реконструкцию не была однозначной (были негативные отклики, авторы которых считали, что улица «не вписывается» в архитектурный стиль города), как публичное место она все же состоялась. Благодаря установленным скамейкам, обилию «интересных» элементов искусственной среды и дружелюбной социальной атмосфере улица всегда полна людьми, принадлежащими к разным социальным, возрастным, субкультурным группам, которые чувствуют себя там вполне комфортно.

Итак, почему Малую Садовую можно считать успешным публичным местом? Потому что там была публика: наблюдающая, чувствующая себя в безопасности; мамы отпускали там своих детей поиграть, были поводы и стимулы для коммуникации незнакомцев. Оформление среды, пусть и не полностью соответствующее представлениям об «изысканности», способствовало созданию комфортной и интересной среды. В этом, в первую очередь, и состоит задача городских властей – оформлять среду с учетом потребностей горожан. На Малой Садовой были сделаны простейшие вещи – закрыт проезд для машин и установлены скамейки (на условно пешеходной Малой Конюшенной улице ни то, ни другое не соблюдается, во многом поэтому эта улица – провальный проект). «Интересная» среда нужна для того, чтобы людям было, чем заняться: там установлены скульптуры, фонтан, прочие элементы, которые можно разглядывать и что-то с ними делать: бросать монетки, фотографироваться на фоне и т.п. В «период расцвета» на Малой Садовой возник специфический вид бизнеса: школьники за деньги рассказывали туристам и всем интересующимся истории про скульптурки на улице, наполовину придуманные, наполовину найденные в Интернете (интересный «социализирующий эффект» публичного пространства).

Л. Лофланд предложила основные характеристики, которые нужно поддерживать для успешного функционирования публичного места (удобство и приятный имидж, разнообразие использования пространства и занятий, социальность, удовольствие от интеракции, публичное одиночество и наблюдение за людьми, «карнавальность» - возможность игры, фестиваля, избавления от своей истинной идентичности, приобретение новых масок (Lofland 1998: 97)). В целом, на Малой Садовой наблюдался почти весь спектр действий, свойственных публичному месту. Это: интеракция с незнакомцами (сюда входят и разглядывание других людей, демонстративное поведение – громкий смех, появление в специфической одежде, любой вербальный контакт, просьбы сфотографировать, помощь в чем-либо и т.д), игровая активность («игры» - знак того, что люди расценивают улицу как пространство для расслабления и досуга), публичное одиночество, общение в группах «своих» и др.

Говорить о создании таким образом настоящего сообщества горожан нельзя. Это, конечно, не деревенское гемайншафт, в котором личное знакомство и социальный контроль поддерживают порядок. Но возникает другой тип связи, более привычный для городского анонимного пространства, где контакты между людьми – беглые и прежде всего визуальные (Wirth 1938). Здесь можно вполне говорить о социализирующей роли пространства, в котором горожане, в первую очередь, молодежь, наблюдают друг за другом, показывают себя, разыгрывают небольшие «уличные спектакли», что очень важно для процессов самоидентификации – и личной, и групповой.

Сегодня ситуация на Малой Садовой, как и во многих других городских пространствах меняется в сторону коммерциализации и постепенной приватизации пространства. Люди по-прежнему появляются там в большом количестве, однако радикально изменился характер заведений, расположенных на улице: вместо «демократичного» универсама с удобными для сидения подоконниками появились дорогие кафе, один из «достопримечательных» дворов, в котором находилась популярная в народе скульптура Доброй собаки, был закрыт по настоянию жильцов и т.п. На других улицах и площадях (Малая Конюшенная, площадь Искусств, например) также существует проблема «захвата» пространств и создания неблагоприятной для пребывания атмосферы – либо из-за движения автомобильного движения и парковок, либо из-за повышенного внимания к пространству охраны близлежащих «элитных» домов и заведений. Проблема плотности исторической застройки, которая, к тому же, уплотняется еще больше вместо того, чтобы «прореживаться», также мешает горожанам спонтанно создавать коммуникативные площадки.

Очевидно, что публичные пространства в Петербурге могут возникать и успешно функционировать только при условии участия многих сторон - и городской администрации, которой нужно понять, что благоустройство не должно ограничиваться только декоративным наведением порядка, и бизнеса, который должен и может быть социально ответственным, и самих горожан, активно участвующих в формировании городского ландшафта.

Библиография

Castells M. Towards a political urban sociology// Harloe M. (ed.) Captive Cities. London, John Wiley, 1977. Pp. 61-78.

Certeau M., de. The Practice of Everyday Life. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1984.

Dear M., Scott A. J. Towards a framework for analysis// Urbanization and urban planning. Methuen: NY, 1981.

Harvey D. The Condition of Postmodernity. An Enquiry into the origins of Cultural Change. Cambridge, MA, Oxford, UK: Blackwell. 1990.

Hirschauer S. und Amann K. Die Befremdung der eigenen Kultur. Ein Programm// Die Befremdung der eigenen Kultur. Zur ethnographischen Herausforderung soziologischer Empirie. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1997. S.7-53.

Jacobs J. The City Unbound: Qualitative Approaches to the City// Urban Studies, Vol.30, Nos.4/5, 1993. P. 827-848.

Jacobs J. The Life and Dead of Great American Cities. Atlanta, Vintage Books, 1992.

Knoblauch H. Fokussierte Ethnographie// Sozialer Sinn. 2001. №1. S.123-141.

Lofland L. A World of Strangers. 1973. P.22

Lofland L.H. The Public Realm. New York: Aldine De Gruyter, 1998.

Logan J., Molotch H. The City as a Growth Machine// Urban Fortunes: the Political Economy of Place. Berkley and Los Angeles: University of California Press. 1987.

Low S. The Anthropology of Cities: Imagining and Theorizing the City// Annual Review of Anthropology, 1996, 25. Pp. 383-409.

Lynch K. The Image of the City. MIT Press, Harvard University Press, Cambridge, Massachusetts. 1960

Park R.E. The Human Communities. Collier-Macmillan, Toronto, 1968

Rosalyn Deutsche. Evictions: Art and Spatial Politics// The Blackwell City Reader. Ed. By G.Bridge. Blackwell, 2002. 401-410.

Saunders P. Social Theory and Urban Question. NY: Routledge, 1992.

Sennett R. Fleisch und Stein. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1997.

Sennett R. Verfall und Ende des oeffentlichen Lebens. Die Tyrannei der Intimitaet. Frankfurt am Main: Fischer, 2002.

Simmel G. Soziologie des Raumes // Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 7. Hrsgg. v. Rüdiger Kramme, 1995.

The Cultural Meaning of Urban Space. Rotenberg R., McDonogh G. (Eds.). Bergin & Garvery. Westport, Connecticut. 1993.

Whyte W.H. City. Rediscovering the Center. New York: Doubleday, 1988.

Wirth L. Urbanism, as a Way of Life // American Journal of Sociology. 1938. Vol. 44. P. 1-24.

Wüstenrot Stiftung (Hrsg.). Jugendliche in öffentlichen Räumen der Stadt. Opladen: Leske+Budrich, 2003.

Zukin S. The Cultures of Cities. Cambridge, Massachusetts, Oxford: Blackwell. 1995.

Zukin Sh. A Decade of the New Urban Sociology// Theory and Society, Vol. 9, No. 4, Jul., 1980. Pp. 575-601.

Zukin Sh. Loft Living. Rutgers University Press, 1989.

Амин Э., Трифт Н. Внятность повседневного города// Логос. 2002. №3-4 (34). Сс. 209-234.

Закирова М. Мобилизация жильцов как стратегия борьбы за социальное пространство двора: Диссертация на соискание степени магистра социологии, Европейский университет в С.-Петербурге. 2006.

Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь// Логос, 2002, №3-4. Cc. 23-35.

Кларк Д.Б. Потребление и город, современность и постсовременность// Логос. 2002. № 3-4 (34). Сс.35-65.

Парк Р. Город как социальная лаборатория// Социологическое обозрение. Том 2, №3, 2002.

Пиир А. Для чего нужен двор? (Возрастные сообщества ленинградских дворов)// Антропологический форум , 2006. № 5.

Филиппов А. Социология пространства: общий замысел и классическая разработка проблемы// Логос, 2002, №2. Сc. 113-151.

Лекция: Сегрегация, неравенство, джентрификация

Конспект лекции

Неравенство в пространстве города. Жилье. Сегрегация. Джентрификация

В любом обществе существует проблема социального неравенства и неравное распределение пространств. Вопрос – какова связь между социальным и пространственным неравенством? Социальные структуры отображаются в пространственных. Такая постановка вопроса делает проблему сегрегации центральной в городской социологии. Следующий вопрос: каким образом неравное распределение пространства влияет на поведение представителей социальных групп?

Неравное распределение пространства между разными группами населения было уже и в средневековых, и восточных городах. Это происходило в обоих видах городов по профессиональному принципу (ремесленники одного «вида» селились вместе, цеховые районы), в средневековом городе было также разделение по социально-экономическим характеристикам. Очевидная дистанция держалась также по отношению к социально презираемым группам населения – больным, асоциальным.

Работа Энгельса «Положение рабочего класса в Англии» и исследование Ч. Бута в Лондоне – это ранние работы, фиксирующие проблему сегрегации. Однако собственно исследования сегрегации начались позже, в ходе исследований социальных проблем этнических меньшинств и сильной миграции черного населения с Юга на Север США на рубеже 19-20 веков. В европейских городах такой анализ не развивался довольно долго.

Термин сегрегация употребляется в разных смыслах, причем не только применительно к пространственному анализу. Общее определение, которое дает немецкий социолог Юрген Фридрихс: Сегрегация – это диспропорциональное распределение элементов в частях единого целого (Friedrichs 1977).

О сегрегации можно говорить тогда, когда есть различение целого и частей (город-районы, здание-квартиры, день-часы). Элементами, которые неравно распределены, могут быть социальные слои, профессиональные или возрастные группы, возможности и т.п. Разделение элементов может быть описано с помощью временной или пространственной дистанции (удаление двух элементов друг от друга во времени или пространстве). То есть, не все удаленные друг от друга объекты можно назвать сегрегированными: они дистанцированы.

Жилищные классы

Исследования сегрегации в рамках Чикагской школы — об этом мы говорили на предыдущих лекциях (экологический подход).

После войны исследования сегрегации активно проводились в Европе, в первую очередь английскими нео-веберианцами. Веберианство: упор на рациональное действие акторов, политическую систему, статусные и экономические различия.
Зиммель и последователи придавали большое значение размеру города — из этого выводились психологические следствия. Вебер же заговорил об особенностях политической (относительная автономия) и экономической (свободный рынок) системы города.

После войны эти его находки приобрели новое звучание в работах Джона Рекса и Роберта Мура (Rex, Moore), которые прославились благодаря опубликованной в 1967 году книге «Race, Community, and Conflict», в котороый изложили результаты своего исследования в районе Спарбрук Бирмингема. Они выяснили, что в городе существует три различных группы по принципу отношения к собственности, и эти группы сегрегированы друг от друга, плюс у них воспитывается определенный, отличный от других, стиль жизни сообщества. Например:

1.Высший средний класс. Имеют в собственности большие дома, расположенные рядом с культурным и деловым центром, но далеко от фабрик и неприятный городских явлений.
2.Рабочий класс. Снимают маленькие коттеджи с террасами, при этом у них сильная коллективная идентичность и взаимовыручка.
3.Низший средний класс, снимают дома, но стремятся к стилю жизни буржуазии-домовладельцев.

Жилищный класс. Рекс и Мур ввели этот термин в городскую социологию. Для описания шести жилищных классов в Бирмингеме — по типам жилья и различиям в правах собственности на жилье. Представители Чикагской школы в 1930-е годы обратили внимание на то, что «концентрические круги» сегрегируют население в особые социально-жилищные группы. Так что Рекс и Мур — это скрещение Вебера и Берджесса.

В принципе, пригородное жилье является предметом мечтаний всех, но распределяется оно неравно. Поэтому для Рекса и Мура становится важным механизм того, как распределяется этот ограниченный ресурс между разными группами населения, и как это сказывается на их жизненных шансах. Они также делают вывод, что способ распределения таит в себе по крайней мере потенциальный базис для конфликта между группами, стремящимися к обладанию ресурсом.
В этом их значение: они ориентировали городскую социологию на изучение процессов.
Они выяснили, что существуют два критерия, по которым распределяется ресурс.
размер и стабильность дохода. На основе этих показателей принимается решение о выдаче кредита на жилье и т.п.
Потребность в жилье и срок проживания. На основе этих критериев принимается решения местных властей о том, кто подлежит переселению в холрошее муниципальное жилье
В Бирмингеме таким рубежом был 5-летний срок проживания в городе: поэтому ни в одну из программ расселения трущоб, которые проводились местными властями, не попадали недавние иммигранты из Индии и Южной Америки, которые вынуждены были селиться в низкокачественных домах в центре города. Поэтому из трущоб переезжали белые семьи преимущественно, в то время как черных обходили вниманием.

Рекс и Мур делают вывод о том, что таким образом сегрегированным оказывалось мигрантское меньшинство. Белый средний класс мог купить жилье самостоятельно, белый рабочий класс переселяли по программе, а депривированная группа по большей части состояла из темнокожих мигрантов, которые не могли покинуть центр.

При этом желание таковое у них было — все стремятся к хорошему жилью — поэтому первые поколения поселенцев, получившее такое плохое жилье, начали копить на покупку лучшего. Делать они это стали, сдавая комнаты в аренду — причем съемщики были тоже иммигранты, спрос был большой, это привело к тесноте и все большей концентрации иммигрантов в центре. Остававшиеся белые все больше стремились поэтому сбежать из района, концентрация росла еще больше. Гетто формируется.

Рекс и Мур интерпретируют ситуацию как классовый конфликт.

Другой нео-веберианец Рэй Пал (Pahl), рассматривает город как источник нового городского неравенства. Жизненные шансы индивидов зависят от их доступа к средствам получения дохода.
Государство выбирает те места, где будет расоплагаться некое общественное благо, определяя таким образом тех, кто будет в более привилегированном положени. В своей книге “Whose City?” он пишет, что таким образо государство распределяет жизненные шансы.

Пал также считал, что социологи занимаются именно систематическими ограничениями, которые накладываются на жизненные шансы людей в горосдкой среде. И для Пала, и для Рекса с Муром, городе — это локальная система распределения ограниченных ресурсов, которую нужно изучать.

Исследования жилищных классов стали довольно популярны, проводились в России. Например, исследование жилищных классов Сыктывкара: Кротов П.П., Буравой М., Лыткина Т.С. Жилищная стратификация города: эволюция советской модели. 2003.
Показали, что постсоветский Сыктывкар сохраняет жилищную стратификацию, сложившуюся в советский период. Новый жилищный класс и резкая социально-имущественная поляризация не создали пространственной сегрегации в размещении жилищных классов и не сказаличь на распределении классов по типам жилья. Система — относительно эгалитарная сохраняется.
Однако, неравенство усиливается, что может привести к радикальным изменениям и сегрегации.
Эгалитарная советская модель хоть и не придавала большого значения экономическому классу, давала преимущество управленцам и специалистам. Общегородская жилищная программа и активное строительство давали возможность дать жилье всем. В постсоветский период управленцы сохранили доступ к получению жилья. Но если в советское вермя классы — экономический (место в системе производственных отношений: управленцы, рабочие, служащие, самозанятые), социальный (имущественный и социальный статус, социальные притязания) и жилищный — между собой не пересекались, то сейчас для их пересечения создаются условия.

Джентрификация — другая сторона городского неравенства

Джентрификация (от франц. Genterise, gentilise — благородные люди) — это изменение городской среды, связанное с тем, что более состоятельные граждане перебираются в пространства, занимаемые более низким классом. Это приводит к тому, что средний доход в этом регионе возрастает, сокращается численность населявших этот район этнических меньшинств, сокращение размеров домохозяйства. Также растет стоимость аренды, налоги на собственность и проч. Также часто в результате такого движения сокращается промышленное использование джентрифицированной территории, пространство трансформируется в коммерческое и жилое. Также трансформируется характер и культура соседства.

Термин употребила социолог Ruth Glass в 1964 г., описывая ситуацию притока более богатых людей в города или кварталы, где уже проживали представители низших классов. Она описала это на примере района Islington и других районов в Лондоне (Ruth Glass (1964). London: aspects of change. London: MacGibbon & Kee): по ее наблюдениям, многие районы Лондона, ранее заселенные рабочим классом, были оккупированы средним и высшим средним классом, скромные маленькие коттеджи были изъяты, когда истек срок их аренды, и превратились в элегантные дома. Это процесс идет очень быстро и интенсивно, пока весь район не поменяет свой характер.

Джентрификация может последовать за вливаниями инвестиций в район — со стороны местных властей или соседских общин, которые инвестируют в развитие инфраструктуры и т.п. Это может привести к тому, что изначальное население уже не может позволить себе жить в джентрифицированном районе. Возросшая стоимость жилья и налогов на собственность вынуждает домовладельцев продавать свои дома и перебираться в менее дорогие районы. Защитники джентрификации считают, что она приводит к снижению криминогенности и вообще оздоравливает атмосферу социальную, в то же время критики этого процесса уверены, что криминал и прочие социальные проблемы просто перемещаются в другие районы, более бедные.

Причины джентрификации

Споры между теориями производства и теориями потребления.
Географ Neil Smith:(марксист) объясняет джентрификацию через экономические аргументы, отношения между потоками капитала и формированием городского пространства. Процессы субурбанизации были обусловлена инвестированием в развитие пригородов, что привело к обесцениванию капитала центра. Недвижимость в центре забрасывается в пользу периферийной, что приводит к падению стоимости аренды в центре и росту на периферии: Rent-gap theory: Описывает неравенство между капитализированной арендой за землю (стоимость земли) исходя из ее использования на сегоднящний день и потенциальной арендой которая могла бы быть извлечена при лушчем ее использовании. Смит дает структурное определение ситуации

Потребление. Сторонники этого подхода обычно смотрят на самих джентрификаторов: на их стиль жизни, потребности в развлечениях и качестве жизни. Эту точку зрения представляет David Ley — по его мнению, город обусловлен существованием «нового среднего класса». Подразделение этого нового класса - «культурный новый класс», состоящий из худоников, деятелей культуры, преподавателей и других профессионалов. Ley, David. “Gentrification and the politics of the new middle class.” Environment and Planning D: Society and Space 1994, v. 12, pp. 53-74. "Loft Living"  Шарон Зукин (Zukin)
У Лея, в отличие от Смита, джентрификация — естественный результат роста профессиональной занятости в центральных деловыъ районах и приверженности креативного класса городскому образу жизни.

Глобализация. Джентрификацю невозможно рассматривать в отрыве от экономического климата, при котором она возникает. Смена мануфактуры банковским сектором и сервисом происходиит в большннстве крупных городов. В соответствии с этим, старые ритейлеры среднего класса сменяются бутиками и ресторанами для новой городской элиты с высоким доходом.

Демография. Изменения, происходящие в демографической картине джентрифицированных районов, идут в направлении не только повышения среднего их дохода, но и с снижения численности этнических меньшинств, уменьшения размера домохозяйств, смена семей с низким доходом одиночками или бездетными парами.

Обычно городской средний класс не оккупирует районы в один момент. Часто этот процесс начинают экономически маргинальные подгруппы «тренд-сеттеров» (тех, кто задает тренды). Часто у них нет высокого дохода, но их образовательный и профессиональный статус довольно высок (культурный капитал). Художники, креативный класс... Ричард Флорида (Florida). “The Rise of Creative Class” - книга посвящена описанию нового феномена «творческого класса», новых городских профессионалов, которые не поддаются индустриальной механистической логике, источником их экономического успеха является креативность и нестандартность, определенная свобода, высокий уровень толерантности (в первую очередь Флорида подсчитал, что среди них много геев и терпимо относящихся к геям — это и стало первым показателем свободы среды). Они возвращаются в города и локализуются в сообществах.